-Сережа, для тебя, как для журналиста, документальное кино это продолжение профессии или это что-то другое? 

-Я бы сказал, что это бегство от профессии. Профессию репортера я определяю как микрофон с ножками, потому что ты бегаешь и должен действовать, как чукча, по принципу «что вижу, то пою». Это еще и конвейер - ты должен пять дней в неделю, вне зависимости от того, есть новости или их нет, выдавать репортажи. За много лет работы большинство репортажей ты уже снимал. Конечно, остается место для творчества и для попыток что-то найти, со скуки начинаешь хулиганить: текст наполнять деталями, давать неожиданные крупные планы. Но все равно это монотонная работа, как бы странно это ни звучало. Потому что даже выстрелы и война каждый день одни и те же. А документальное кино даёт возможность и себя показать, и людей посмотреть. Это настоящая отдушина для меня. К сожалению. Потому что хотелось бы заниматься документальным кино чаще и профессиональней. Профессиональней в каком смысле: тратить больше времени на это. Фильм, который мы с Егором (Егор Мазур – оператор «Дороги к чуду») привезли, мы снимали на маленькую камеру, потому что начальство не дало большую. Монтировали по ночам. Хотя я и доволен результатом, все равно есть ощущение недоделанности. Именно потому, что у нас не получилось в полной мере насладиться процессом изготовления фильма.

-У тебя есть темы, которыми ты не хочешь заниматься в журналистике, а бережешь их для кино? 

-Таких тем большинство, потому что в новостях у меня нет выбора, и я снимаю то, что происходит. Часто эти темы меня как человека не интересуют, хотя мне приходится их освещать. С документальным кино такого не может случиться в принципе. Ты сам себе режиссёр, сам себе заказчик, часто сам себе продюсер. 

- Расскажи о работе над фильмом. 

- Эта идея родилась достаточно давно. Мы с Шевчуком знакомы с 1989 года, еще с питерского рок-клуба. Мы все были молодые, веселые. Постепенно, параллельно развивались и неожиданно встретились снова. Между нами пробежала какая-то искра, с самого начала. Мы встретились и поняли, что все это время шли как-то параллельно. И в смысле образа мыслей, и в смысле карьерного роста. А главное – духовная общность, что у меня с людьми возникает редко. Все на бегу, и с друзьями я общаюсь редко, потому что далеко живу. Во второй приезд Юры я еще не знал, что должно получиться, но уже знал, что нужно передать ощущение, странное для меня. Два человека, которые живут на разных концах Земли, выросли в разных условиях и занимаются разными вещами, оказались очень близки по духу. Это как раз в фильме и получилось. Это то, чем я доволен. Что осталось от журналистики и получилось волей- неволей, это тема войны, которая для Юры очень важна и болезненна, а для меня - способ зарабатывать деньги, к сожалению. Не только, конечно. Я тоже с уважением отношусь к войне как к ситуации, в которой проявляются крайние человеческие чувства, все обнажается: чёрное, белое, жизнь, ранен, выжил. И когда я совместил несовместимое, т.е., наложил на привычную для меня картинку Ливанской войны рассуждения Юры о войне в принципе и о российской войне в Чечне, в частности, получился удивительный эффект. Стало понятно, что не важно, о чем ты говоришь: о чеченской, о ливанской войне. Стало понятно, что все, что мешает репортажам, вся эта политика, речи кого угодно: генералов, Ясира Арафата, президента Путина, вообще не имеет значения. Имеет значение только человеческая сущность войны, как раз балансирование на границе между жизнью и смертью. И очень простым способом совмещения текста Юры и нашей картинки мы вышли сразу рывком на следующий уровень. В этом и разница, потому что в репортаже невозможно этого себе позволить. Потому что если я рассказываю про ливанскую войну, я не должен вспоминать чеченскую и проводить какие-то параллели, потому что войны разные и причины у них отчасти разные, и сами они по-разному велись. Это не правильно, я не люблю такие репортажи. А вот в кино - наоборот, кино без этого бы не существовало. Иначе бы это был треп двух старых приятелей, которые друг перед другом хвастаются. Я вот такой корреспондент, а я вот такой певец - и оба - умные. Вот этого, к счастью, в фильме не случилось. 

- Расскажи о судьбе фильма «Самаритянки», премьера которых была на прошлогодних «Саратовских страданиях». Что с ним случилось за этот год? 

- Приз в Саратове был самым первым и, без сомнения, самым приятным. У нас было еще около тридцати фестивалей по всему миру. Самая запоминающаяся для меня поездка была в Катманду. Во-первых, конечно, незабываемая экзотика, во-вторых, мы показывали кино людям совершенно другой цивилизации. Потому что христиане знают самаритянок хотя бы через «добрых самаритян», хоть какая-то ассоциация, евреи тоже понимают, о чем речь. Мусульмане знакомы с этим народом еще потому, что говорят с ними на одном языке. Везде есть какие-то точки соприкосновения, которые можно найти. В Непале же буддисты и индуисты - ребята, спустившиеся с гор. Во-первых, там было два показа, и дважды был полный зал. Люди стояли в очереди. Страшно приятное зрелище. Мы хотели, чтобы история получилась общечеловеческой. Судя по Непалу, добились. Признание в Израиле приятно, но понятно. В Америке просто интересно, в России после Саратова мы были еще в Москве на «Сталкере», там тоже получили приз.

- Большая часть твоей жизни прошла в России, нет ли у тебя мысли вернуться? 

- Для того, чтобы вернуться, нужно уехать. Я не считаю себя уехавшим. Совершенно органично чувствую себя здесь, дома. Я чувствую себя здесь комфортно, так как здесь больше друзей. В Израиле их меньше, кстати. Что касается работы, то все мои фильмы не израильские. На них на всех написано «Россия-Израиль». Это значит, что денежки из России, а снимаю я их там. По большому счёту, и «Самаритянки», и «Дорога к чуду», и мой следующий фильм - российские. А где я живу - это не имеет значения. Там чуть теплее, с точки зрения журналистики, моей ежедневной работы. Там, конечно, интереснее, чем здесь. Возможностей больше, с армией легче договариваться, территория компактнее. И со свободой слова попроще, особенно для нас. Я оказался в уникальной для журналиста ситуации - в Израиле есть цензура, в том числе и военная, но на русские каналы она внимания практически не обращает. И я могу там сделать все, что считаю нужным: прочитать стихотворение, грязно пошутить. Поэтому пока я работаю там, и мне это удобно. Вероятность, чтобы пригласили в Москву, вряд ли конечно, нужно отдавать себе в этом отчет. А если пригласят, то мне было бы интересно поработать. Но свое кино я считаю российским. Поэтому у меня всегда премьеры на российских фестивалях. Я считаю, что это прекрасная традиция и что так и должно быть.